Статья по философской лирике И. Северянина

СВОЕОБРАЗИЕ ФИЛОСОФСКОЙ ЛИРИКИ И. СЕВЕРЯНИНА

В данной статье рассмотрим философские основы художественного мира И. Северянина.

Поэзия И. Северянина представляет собой неоднозначное и по-разному характеризуемое явление. Одни исследователи полагают, что его талант, во многом недооценен и не прочитан до сих пор [Викторова, 2002, с. 5], другие же отказывают поэту в глубине содержания, в наличии какой бы то ни было философской основы [Белова, 2014, с. 88].В. Г. Бондаренко в книге, посвященной судьбе и творчеству И. Северянина, указывает на непростой характер его поэтического феномена: « Даже к Иосифу Бродскому, наверное, и в литературе, в жизни мне обратиться было легче. А тут, кажется, такая соблазнительно вкусная конфета... либо пустая обертка, фантик? Кто ведает, какое содержимое скрывается в его стихах, обертка остается нераскрытой» [Бондаренко, 2018, с. 4]. На наш взгляд, несмотря на видимую легкость и некоторую игривость, салонность и модернистские изыскания, поэзия И. Северянина несет глубокое понимание мира, жизни и человека. Его талант впитал в себя различные веяния эпохи – философские, эстетические, мировоззренческие, синтезировал многообразные идеи, на основе которых поэт формировал собственный метод постижения действительности и взаимодействия с ней.

Время, когда И. Северянин начинал свой путь в русской поэзии, отмечено было изменением направления и философских, и общественных, и эстетических поисков. Начало прошлого века было ознаменовано прорывом в области науки, техническим прогрессом, бурным ростом городов, а также Первой мировой войной, революционными событиями 1905 г., 1918 г., гражданской войной и т.д.«Окружающий мир, – отмечает Н. В. Барковская, – проявляет себя нестабильным и динамичным, потому отдельному человеку неуютно и тревожно находиться в таких обстоятельствах» [Барковская, 1999, с. 8].

Новое, во многом трагическое, мироощущение творческой личности определило формирование нового склада художественного мышления–модернистского, для которого было естественным переосмысление законов мироздания, места в нем человека, роли религии, характера исторического процесса. Новое поэтическое сознание нашло отражение в стремлении многих поэтов в обновлению как содержания, так и формы поэтического искусства. Русская поэзия обращается к философским концепциям и западных, и отечественных мыслителей.

Для формирования поэзии И. Северянина не характерно непосредственное обращение к тем или иным философским теориям, набиравшим силу в этот период. В начале своего пути И. Северянин интуитивно впитывает различные идеи, озвученные в творчестве близких ему по мировосприятию поэтов – Ф. Сологуба, К. Фофанова, В. Брюсова, К. Бальмонта, В. Соловьева, П. Верлена, О. Уайльда, Ш. Бодлера и др., на что указывает в своем исследовании, например, С. А. Викторова [Викторова, 2002], а позже он оригинально преломляет их мысли, создавая собственную самобытную поэтическую картину мира. Так, в частности, творчество И. Северянина вбирает в себя не только эстетические, но и философские установки символизма, ориентированного на философию идеализма.

Обращение поэтов прошлого века к философскому учению Гегеля, проповедующему первичность сознания и вторичность бытия [Большой словарь…, 2005, с. 222], объясняется разладом творца с дисгармоничным, стремительно меняющимся миром, кризисом нравственных ценностей, этических норм, желанием обрести идеал если не в действительности, то хотя бы средствами искусства. Поэт, как и всякая творческая личность, стремится избавить мир от его непонятной, неподатливой чуждости, а потому накладывает на вещи и предметы печать собственной, поэтической воли – и находит упоение в них внешним проявлением самого себя, постигает в явлениях и предметах действительности самого себя [Философия, 2014, с. 91].

В поэтическом мироустройстве И. Северянина идеал воплощается в грезе, в мечте. Поэт создает средствами поэтического языка светлую страну, царство покоя и гармонии – Миррэлию. Царство Миррэллия получает свое название в честь особенно почитаемой И. Северяниным поэтессы Мирры Лохвицкой, к образу которой он часто обращается в своих стихах: «Миррэлия — светлое царство, // Край ландышей и лебедей. // Где нет ни больных, ни лекарства, // Где люди не вроде людей» («Увертюра»); «Полустрана, полувиденье! // В тебе лишь ощущаю я // Земли небесное волненье... // Тобою грезить упоенье: // Ты — лучший сон из снов земли…» («Баллада IX»).

Прекрасной мечте, поэтическому идеалу И. Северянин противопоставляет действительность, мир человеческих отношений, наполненных завистью и лестью: «О, зависть ненавистна // И рушит города… // Рай шепчет укоризну, // Ад манит в ворота. // Она заводит войны // И славу топчет в грязь, // И дерзко, и спокойно // Права клеймит, смеясь. // И материнской муки // Причиною она («Из Кармен Сильва»). Мир реальности со всеми его соблазнами, грязью, похотью, ханжеством и цинизмом воплощается в образах большого города, где глупый слывет умным, а «умный непременно глуп»: «За пятак // Я не купил бы опаленных // Столичных душ с их пустотой, // Задрапированных мишурно» ( «Письмо из усадьбы»).

Столкновение с действительностью неизбежно несет для творца ощущение неприятия реальности, отчужденности от внешнего мира, от человеческого мира, в котором доминируют материальные ценности: «Мои стихи — туманный сон. // Он оставляет впечатленье... // Пусть даже мне неясен он, — // Он пробуждает вдохновенье... // О люди, дети мелких смут, // Ваш бог — действительность угрюмая» («Прелюдия XI»). Субъективизм сознания, характерный для философии идеализма требует «развития индивидуального сознания», его «возвышения до надындивидуального сознания» [Философия, 2014, с. 90].Индивидуальность сознания поэта реализуется в его особом даре, в способности поэтическим словом творить иную реальность, идеальный мир: «В моей душе восходит солнце, // Гоня невзгодную зиму. // В экстазе идолопоклонца // Молюсь таланту своему. // В его лучах легко и просто // Вступаю в жизнь, как в листный сад. // Я улыбаюсь, как подросток, // Приемлю все, всему я рад» («Поэза о солнце, в душе восходящем»).

Обращенность к себе, вглубь собственной души – источника идеального мироздания – определяется влиянием на русскую поэтическую и философскую мысль начала прошлого столетия идей Ф. Ницше, согласно которому «мир кажущийся обретает сущность единственно реального для человека, а истинный мир действительности становится кажущимся» [там же, с. 117]. Современники И. Северянина, среди которых многие были последователями ницшеанства, увлеклись культом сверхчеловека, личности физически и морально сильной, «абсолютно свободного эго, находящегося вне проявлений добра либо зла» [Барковская, 1999, с. 13]. Не чужд идеям Ницше оказался и И. Северянин, принявший в начале творческого пути для себя как один из принципов поэтической реализации самоутверждение личности. Он наполняет свои поэзы «радостью искрометного ощущения молодой, здоровой играющей силы жизни, утверждая самоценность, самодостаточность личности поэта-демиурга» [Викторова, 2002, с. 41]: «Весенний день горяч и золот, // Весь город солнцем ослеплен! // Я снова – я: я снова молод! // Я снова весел и влюблен! // Душа поет и рвется в поле, // Я всех чужих зову на ты…» (Весенний день»).

Как поэт, И. Северянин не выступает нравственным мерилом, он поднимается над добром и злом в своей самодостаточности: «Я славлю восторженно Христа и Антихриста // Душой, обожженною восторгом глотка! // Голубку и ястреба! Ригсдаг и Бастилию! // Кокотку и схимника! Порывность и сон!» (Шампанский полонез»). Через утверждение собственного Я поэт обретает подчас пророческое видение законов мироздания: «Я вижу смерть, грядущую в звезде, // И, если зло затерянной во тьме ты, // Пророк-поэт языческой приметы, // Мне говоришь об ужасах кометы, // Сливаюсь я с тобой...» («Секстина»).

С идеей новых возможностей сверхчеловека тесно связана идея преобразования мира, широко культивировавшаяся в искусстве в начале двадцатого века, например, В. С. Соловьевым, признававшим за искусством «способность мощно и глубоко воздействовать на действительность» [Соловьев, 1991, с. 30]. И. Северянин впитывает подробности окружающей его действительности и воспевает их – ритм жизни, её реалии, дух времени: «Ананасы в шампанском! // Ананасы в шампанском! // Удивительно вкусно, искристо, остро!// Стрекот аэропланов! Беги автомобилей! // Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!» («Увертюра»). Но при этом он не только живописует мир, но и входит в него как теург, созидающий собственное, субъективное бытие [Викторова, 2002, с. 53]: « Мои поэзы — в каждом доме, // На хуторе и в шалаше. // Я действен даже на пароме // И в каждой рядовой душе» («Крымская трагикомедия»).

Как творец, И. Северянин утверждает новую космогонию, вводя в поэтический текст новые образы и понятия, особенно нагруженные смыслом, благодаря такой смысловой наполненности эти понятия и образы получают«характер мифологем» [История…, 2014, с. 25]. Утонченно-изысканный мир, создаваемый Северяниным, наполняется марионетками, грезэрками, куртизанками, пажами, клевретами, эксцессерками, шалэ, ландо, флером, грезами и прочими образами и понятиями куртуазно-театральной жизни: «Я выпил грез фиалок фиалковый фиал… // Я приказал немедля подать кабриолет // И сел на сером клене в атласный интервал» («Филетовый транс»); «Бесшумно шло моторное ландо // По островам к зеленому пуанту. // И взор Зизи, певучее рондо, // Скользя в лорнет, томил колени франту…» («Зизи»).

Поэт воспевает то, что эстетически и нравственно близко публике, стереотипные мещанские интересы и пристрастия, взгляды на жизнь и искусство воспринимаются поэтом как повод для поэтической игры со словом и образом, с одной стороны, и как своеобразный вызов, с другой:«Мой мозг прояснили дурманы, // Душа влечется в примитив. // Я вижу росные туманы! // Я слышу липовый мотив! // Но, даровав толпе холопов // Значенье собственного я, // От пыли отряхаю обувь, // И вновь в простор — стезя моя» («Эпилог»).Так, в основу поэтического мироотражения И. Северянина «ложитсяигра с шаблонами и стереотипами мещанского, тривиального восприятия духовной культуры» [Портнова, 2002, с. 91].

Восприятие И. Северяниным мира как театрализованного, искусственного пространства связано с доминированием в модернистском мышлении идеи об игровой природе искусства, шире – бытия. «Жизнь по общему определению, – отмечает В. С. Соловьев, – есть игра, то есть естественное движение, отдельных сил и положений, соединенных в индивидуальной целостности. Поскольку в такой игре отражаются существенные символы идеального существования (которое не является ни абстрактно-всеобщим, а значит, пустым, ни случайно-индивидуальным), постольку запечатление ее в тех или иных сущностях реального мира, действительная или мнимая жизнь демонстрирует эстетическое значение» [Соловьев, 1991, с. 48]. Через ориентированность стихотворений, наполненных новой эстетикой, на вкусы широкой, часто не взыскательной публики И. Северянин включает в сферу искусства обывателя: «Все для него, все для него — // От мелкой мошки до тапира, — // Для человека, для того, // Кто мыслит: наподобье пира // Устроить жизнь, и вечно сиро // Живет, как птица, как трава...» («Баллада XVI»).

Однако философское сознание творца характеризуется как способностью обращать внимание на реалии внешнего мира, так и способностью «одновременно концентрироваться на определенных состояниях духовного опыта, сопровождающих это внимание» [Философия, 2014, с. 148]. Поэтическое мышление И. Северянина способствовало не только отражению действительности, как правило, иронически оцениваемой самим поэтом и представляемой в шаблонных маскарадных образах, но и объективной самооценке: «Во мне выискивая пошлость, // Из виду упустив одно: // Ведь кто живописует площадь, // Тот пишет кистью площадной» («Двусмысленная слава»).

Признавая намеренное обращение к средствам «площадного искусства», к средствам, понимаемым толпой, поэт объясняет свою иронию и презрение по отношению к «воспеваемому» высшему свету«Каждая строчка — пощечина, // Голос мой — сплошь издевательство. // Рифмы слагаются в кукиши. // Кажет язык ассонанс. // Я презираю вас пламенно, // Тусклые Ваши Сиятельства. // И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!» (« В блесткой тьме »). Истинное же сознание поэта обращено к философским основам русской лирики, осмысливающей взаимосвязь природы и человека, тайн души человеческой, сущность эпохи и судьбу родины, роль поэта в истории. И здесь нельзя не согласиться с исследователями философской поэзии, определяющими «философское постижение человеком мира, а также себя самого как поиск» [Липич, 2009, с. 51].

В противоречиях мира, исторических и социальных процессов, в трансформации ценностных ориентиров общества, в постижении собственной души поэт обретает понимание бытия, его истинных основ. Отбрасывая маску паяца, веселящего непритязательную публику, И. Северянин, размышляющий о смысле человеческой жизни, обращается к анализу онтологических проблем и достигает в своих стихотворениях глубины содержания, равной предшественникам-классикам: «Жизнь — в нашей власти: мы дотоле //Трепещем, бьемся и живем, // Пока в нас много ярой воли // К тому, что жизнью мы зовем...» («Стихи в ненастный день»).

Поэтическое сознание И. Северянина направлено на осмысление аксиологических вопросов; система ценностей поэта не допускает принятия изменений, вносимых в жизнь человека мировой войной, революцией, гражданской войной, принятия как нормы кровопролития и насилия: «Дни розни партийной для нас безотрадны, — // Дни мелких, ничтожных страстей... // Мы так неуместны, мы так невпопадны // Среди озверелых людей» («Поэза строгой точности»); «Нам в подлую эпоху жить дано: // В культурную эпоху изверенья. // Какие могут быть стихотворенья, // Когда кровь льется всюду, как вино!» («Вина на всех»).

Не мог остаться равнодушным поэт и к судьбе России, которую он вынужден был покинуть. Неоднократно обращаясь к размышлениям о собственной судьбе и о судьбе целого поколения, лишенного революционными перипетиями родины, он писал с болью: «И вот мы остались без родины, // И вид наш и жалок, и пуст, // Как будто бы белой смородины // Обглодан раскидистый куст» («Без нас»).

Подводя итоги, отметим, что лирика И. Северянина несет в себе различные философские идеи, близкие мировоззренческим и эстетическим взглядам поэта: идеалистические установки на противопоставление действительности идеала, обретаемого творцом средствами художественного слова; ницшеанский культ сверхчеловека, реализовавшийся в творческом принципе самоутверждения поэта; идеи В. С. Соловьева о преобразующей силе искусства, способного воздействовать на реальный мир.